Во многих смыслах работа критика проста, и, пожалуй, не терзаясь лишними сомнениями, вопросами и без чьего либо на то согласия, мы охотно примеряем робу этого горемыки, неустанно и бессовестно, и возможно преодолевая целый ряд сложностей, вычерчивающего непростые слова о творчестве. Евангелион великий и ужасный, размашисто грубый и болезненно тонкий, черствый, сухой, апатично унылый и вместе с тем очень умный и личный. У крайностей много имен и обличий, и являясь пред нами в одной из своих бесчисленных форм, она может отразить наши мысли и идеи и порой бывает очень трудно в нее не впасть.
Течение повествования необычайно размерено, и этого не скроешь ни за застывшей картинкой кровавого поединка двух гигантов, ни в бешеной динамике размытого временем и крупными планами героев эгоистичного противостояния обманутого сына и непоколебимого отца. Сюжет разворачивается медленно, неспешно, словно без особой нужды вплетая в ткань истории все новые нити, вытягивая их из взбалмошной круговерти обрывочных кадров, знакомых образов и отнюдь неслучайных фраз персонажей, когда в тяжелом признании сильной женщины об утрате к ней доверия, как к защитнику, наставнику и любящем человеку очень сложного мальчик, . эхом отзывается давно оброненное ею “Это моя работа”.
Конечно, на отечественной почве сага о больших роботах смотрится с кривой ухмылкой, и поделом, потому что здесь показан большой пласт японской анимационной культуры, где на протяжении пяти десятков лет, некогда дети, затем подростки, а позже и их дети и возможно, они сами в контраст к незаконченным, тихо недосказанным разложенным иллюстрациям традиционного образа жизни, или же всем ужасам угнетенной Японии Второй Мировой войны, смотрели на квадратных роботов, тематика которых настолько прочно впиталась в теле и киноиндустрию, что очередная наспех нарисованная Годзилла не станет пестрым пятном. Абсолютно нормальное явление, точно так же, как хищный по своей природе ежик, почему-то собирающий в лесу яблоки, в старых советских, излюбленных с детства кукольных мультфильмах.
Впрочем, обращаясь к канону – всесокрушающей громаде, противостоять которой не в силах вся боевая техника, как ни странно Организации Объединенных Наций, ни весь накопленный столетиями научный гений, чья мысль вылилась в создание колоссальной поражающей силы бомбы, ни даже сами законы физики, неспешно отправленные на вольные хлеба – авторы совершают отступление и отныне рожденное богом чудовище, как последний рубеж и оплот веры человечества в свое спасение, созданное его же руками зовется человеком. Закованное в узы доспехов, этот новый человек не может существовать как кусок плоти, и нет в нем жизни, пока нет души и как на привязи болтается он подле розетки. И здесь уже на задний план отступают дети-пилоты, что дергают за нитки исполинов, управляя их многотонными туловищами, и они тоже куклы и тоже служат чьей-то цели, ведомые чьей-то волей.
Но кто они? Обездоленные, не имеющие матерей, не ведающие человеческого тепла подростки, каждый из которых уже настолько отрешен от причиняющего боль мира, и чья жизнь утеряла всякое ощущение времени в этом неоконченном лете, что день за днем текут сплошной чередой неизбежных событий. Они не ждут, того, что впереди и не пытаются стремиться к недостижимому и нет вокруг них юношеской быстроты, но только ускользающее время их жизней. И уже совсем не важно, как ты уберегаешься от сложностей, и будь то вылепливание из себя абсолютной силы, либо же полный уход вглубь своего внутреннего мирка, где ты один и нет никакой возможности простучаться сквозь твою раковину, или просто отторжение обтекающей тебя жизни, как еще одной ненужной трудности – твое существование и без того призрачно и пусто.
Reflection – отражение, размышление, обращение назад - есть важная часть формирования человеческого самосознания, становления общественной культуры и ее развития. Биологически, разница между пауком, который только плетет свою паутину и кушает то, что в нее попало и птицей, обладающей, помимо более сложного и развитого строения тела, аппаратом полета и его управлением, колоссальна. Она во много раз превосходит различие между обезьяной и человеком, но только первые так и живут на деревьях по принципу удовлетворения нужд и инстинктов, а вторые строгают колесо, заменяют суму интегралом, создают атомную бомбу и летят в космос. Вроде бы ничтожная разница в генотипе и еще более ничтожная в физиологии дает просто таки ошеломляющий эффект и совершенно не ясно, где и как это закладывается. Способность человека к рефлексии, как к постоянному переосмыслению, накоплению, и способу самовоспитания – основа его жизни, сродни одному из основных инстинктов, и это более широкое представление, нежели умственная деятельность, направленная на осознание собственных действий, и тем более ее нельзя ставить в один ряд с самобичеванием или же ворохом переживаний замкнутого в себе юноши.
Есть в кино очень плохая традиция, когда главный герой, доселе снедаемый неуверенностью и испытывающий всяческие трудности в чреде жизненных неурядиц, пережив какое-то событие, кардинально меняет свое мировоззрение обретая веру в себя и свои силы, ну просто становится другим человеком. На то оно и кино и так не бывает. И так уж далеко отстоит от нас мальчик Синдзи, преодолевающий все новые рубежи сложностей, при этом развиваясь и взрослея, оставаясь все таким же скомканным и немножко зацикленном на самом себе человеком, от чего порой хочется назвать его тормозом? В целом, он не меняется, да и не должен – уж больно малый период его жизни освещается, и вместе с этим постоянно чего-то достигает: отказывается отступить на поле сражения – это его маленькая победа, отказываясь шагнуть в открывшиеся двери поезда, который увезет его далеко, снова побеждает, и снова он одержит верх, придя на могилу матери, дабы встретиться с отцом. Но какой бы он не был number one, добиваясь новых успехов на тестах, к чему он собственно и не стремится, и лишь похвала ему приятна, очень просто из него выбивает радость смех маленьких ребятишек над ним в автобусе, просто увидевших, как странный парень с заднего сиденья увлеченно сжимает и разжимает руку. Банально, но становление личности – процесс очень сложный, долгий и не очень красивый, растягивающийся на многие года. Если угодно, это уже закон жанра нашей собственной жизни, никем не нарисованной и критично-предвзято не оцененной. Хм, становление личности - словосочетание интересное тем, что скрывает за собой уж существующий взгляд на порядок вещей – будто его и нет. Синдзи сам по себе уже сформирован, причем довольно крепко, ему, к примеру, не стоит больших трудностей отправиться в гости к одиноко живущей девочке, и даже войти в ее квартиру, невзирая на отсутствие хозяйки (такого себе не может позволить даже развязный Тодзи, правда это, скорее к образу самого Тодзи относится, как неординарному и сложному персонажу, но, тем не менее..), и для такого поступка нужно некое твердое основание в самом себе. И пусть этот скромный, иногда заикающийся от волнения ребенок, не умеющий завести разговор и элементарно наладить доброжелательные отношения с окружающими, не ищущий себе друзей в своем постоянном порыве не быть обманутым и преданным, срывая глотку, грозит обрушить монолитное сооружение, ради возведения которого он был брошен отцом, а теперь является его первейшим защитником, наверняка убив много знакомых ему людей, своими руками снеся последний рубеж перед неминуемой гибелью всего человечества, попутно разворотив дело жизни его родителей, не боится на тысячу слушателей проговаривать эти тяжелые слова людской ярости в громкоговоритель, а это очень трудно – не боясь осуждения и непонимания, терять к себе доверие, он все равно будет совершенно искренне и честно улыбаться, протягивая под шквалом брани, Аске трубку телефона, чтобы та могла поговорить со своей мамой. И если отойти от общепринятых штампов из разряда “пингвин рулит”, которые, как по волшебству пробрались даже на самые оторванные от обсуждений форумы, то вдруг окажется, что назвать Синдзи нытиком будет очень и очень нелегко, его образ сам по себе труден для понимания, оставаясь очень близким и знакомым, и восприятие на уровне “сопливый трус” основано на оправдании самого себя, за то что ты точно такой же, ведь так проще и понятнее...
Другое дело, когда еще один красивейший, амбивалентный образ распадается на части, рождая обоюдное ненавистничество, с присущими ему взаимными оскорблениями и нетерпимостью, грозящее вот-вот перейти в военные действия с применением тяжелой техники и стенобитных орудий. Отдавая свое предпочтение одной из этих двух замечательнейших за всю историю анимационной культуры девочек, чьи клоны можно встретить в абсолютно любом японском рисованном произведении, начиная от третьесортной помотивной халтуры, и вплоть до высококлассной художественной истории, Вы рискуете самого себя загнать в угол, и что-то важное упустить. Являясь воплощением самых ненавистных черт друг друга, они действительно разные, настолько, что спецы по иудаизму и кабале размещают их роли в противоположенных ветвях одного очень известного поклонникам Евангелиона дерева, впрочем, это всего лишь досужая формальность и в этом никого не нужно убеждать. И когда одна из них, устремившись к превосходству в своем желании стать взрослой, постоянно пытаясь, быть центром внимания окружающего ее мира, другая наоборот, полностью отторгает этот мир, не желая быть его частью, перед нами предстает одно и то же желание быть кому-то необходимым, и пусть для первой это вся вселенная, то для второй это всего один человек. Иронией судьбы, их миры осыпаются, необратимо меняясь, грозя надвигающейся катастрофой, и причиной тому служит случайное вторжение в их жизни скучного мальчика, который попав в ее течение, просто наблюдает за ее ходом, и не пытается ничего делать. И для первой это обернется непоправимой бедой, так и не отказавшейся от тяготившей ее независимости и не сумевшей найти в своем сердце места другим основам, да вот только сердце ее не спросило, и само все решило, а существование второй, наконец, наполнится смыслом, и больше ее жизнь не будет казаться бесполезной и пустой, и тяжелый груз падет, даря осознание ценности каждой минуты, и представление о людях, как о таких похожих друг на друга и совершенно бесполезных цветах, безвозвратной уйдет, и ее душа, пробуждаясь, раскроется желанием любить, желанием беречь, желанием нести эти чувства в будущее, но, увы, все это окончится трагедией. И так запавший в душу первой образ, променянной на нее ее же матерью, куклы навсегда останется самым главным страхом, в нежелании быть марионеткой она сделает все, чтобы не от кого не зависеть, тем самым отрешаясь от радостей взаимопонимания и любви, ведь нельзя их испытать, не открываясь и не отдаваясь кому-то самому, и во время вторжения в ее сознание, мы еще увидим, как на экране, наряду со словами “секс” и “смерть”, будет мелькать “кукла”, и как кукла, на ее слова о ненужности ей никого, ответит “лжешь”, а вторая, в своем отказе быть послушной куклой, перешагнув через чувство долга и поправ надежду и веру своего создателя пренебрегая его желаниями, покинет этот мир, вручив ключи от нового чистого мира самому дорогому ей самой человеку. Они безусловно разные, но такие между собой похожие и такие близкие, обе не имеющие ничего, будут служить друг другу символом понесенной утраты и непоправимо пусто прожитой жизни, в своем совершенно одинаковом и неизвестным им самим стремлении.
Так чего я здесь сейчас воду лью, расписывая Евангелион в ярких красках красивых переплетений и абстракций сюжета при этом озвучивая несложную жизненную несправедливость состоящую в том, что подлинную красоту чувствуешь тогда, когда она отжив свое угасла и умерла оставив за собой теплую печаль от пережитого. И впору сейчас вывести мораль, много морали, что, дескать “Жизнь прожить – не утку под кроватью спрятать”, “Старый враг, лучше новых двух”, “Лучше друг с деньгами, чем журавль в небе”, или задаться извечным математическим вопросом “А не все ли равно?”, но как-то не хочется обо всем этом задумываться. Евангелион красив и отнюдь не депрессивен в своей минорной торжественности проламывая безразличие и безучастность в душе зрителя, сквозь образы брошенных, морально изуродованных и лишенных любви, страдающих в Евах подростков расскажет о такой нужной нам “нужности” – простом желании быть кому-то нужным. Там, сидя в кресле пилота, страдая и мучаясь, они своим поступками, болью и самой жизнью завоевывают эту свою награду, уважение и право на любовь. Синдзи – у своего отца, своего папы, в глазах которого он видит себя лишь необходимым материалом в постройке чего-то огромного, необъяснимого, и такого ужасного, что вмиг, убив мать умертвило отеческое сердце, разбило его детство, Аска – у своей матери, сидя в кабине и чувствуя ее присутствие и защиту, так и не пережив кошмар ее смерти, постепенно отпуская горе, раскрываясь и отдаваясь чувствам (вспомните, как вырос уровень ее синхронизации, когда вместе с ней в кабине управления вдруг появился уже разбудивший в ней интерес неумелый конкурент, которому нужно было доказать превосходство – не помню кто, по моему М. Грэм как-то сказал “Тело никогда не врет”) будет расти, как пилот, Рей – умирающая и воскресающая, дабы умирать снова и снова, в этой бесконечной пытке, перед всеми людьми ищущая оправдание за свое существование в своем страшном долге. Если вдуматься, то заслужить любви – это очень бесчеловечно, но если Евангелион, в своем усталом отчаянии потаенных обид, несущий в себе лишь негатив и холод, так тягостен и безнадежен, что нет в нем места свету человеческой жизни и только мрачные тени изломанных людей скользят вдоль стен, то почему эта бесчеловечность так отчетливо видна на фоне серой безысходности? И пусть перерожденный мальчик Синдзи с надеждой и грустью глядящий вслед уплывающему призраку своей матери, так много лет спустя подарившей ему полное нежности прикосновение, зачеркивая непонятно-радостный, человечный и отчасти деревянный финал 26-го эпизода тихо поднимаясь на поверхность красного океана, на встречу своей новой жизни в новом мире еще только учится радоваться самым простым вещам, я почему-то не могу отделаться от ощущения правильности всего происходящего – не хорошего и не плохого, а вот именно такого конкретного и в чем-то обыденно настоящего и поэтому очень близкого.
Наверное, нужно еще раз написать о том, что все это только моя точка зрения, еще одного из ниоткуда выпавшего критика, таким образом закончив тем, с чего начал, и чтобы Вы, в свою очередь подумали “Вот, какой молодец, обдуманно выдержал композицию” ;-), но вместо этого хочется сказать несколько слов о еще одном герое, чьему присутствию посвящено так много времени в сериале (больше, только у Синдзи), но как мне кажется, безмерно обделенному вниманием поклонников. Нет, не об отдавшей логике науки все свое время Рицке я говорю, и даже не о Еве01, а, как ни странно о Мисато. Бесшабашно веселая и порой грустная в первом приближении, лицемерно-жестокая и очень скрытная во втором, образ материнства в третьем, ее личность всегда оказывается погребена тоннами хлама пустых обсуждений ее конфигураций и пристрастию к хмельным напиткам. Удивительным образом, именно ее устами будет сказано “Трагедия проекта “Ева” в его людях”, и если перестать додумывать, ты Вы вдруг увидите, что ее слова обращенный к Синдзи после смерти Рэй, не несут в себе никакого подтекста и только желание дать помощь и покой опустошенному маленькому мальчику звучат в воздухе, и его ответ являются игрой слов, берущей свое начало еще в оппенинге первой серии, где ей также отведено места больше, чем любой другой девушке, но стечением обстоятельств и желанием угодить зрителю, ее первично доминирующая женская роль расплылась в каскаде такого потрясающего набора героинь, спустя несколько мгновений, когда в доносящемся из телевизора шуме старого американского фильма будет звучать прообраз мелодии “I Shinji”, как символ силы не упавшего ей в слезах на грудь уже совсем не маленького мальчика, она утонет в своем одиночестве. Впрочем, понимаю, все это надуманно и опять сложно, и поэтому лучше утопить Мисато в любви, и потом пожалеть ее за это, но только я сам слышу, как лежа в постели с Кадзи и отвечая на его вопрос о еще и пристрастии к сигаретам, произнесет “Я курю только в такие моменты, так, что об это знаешь только ты”. Сложная и непонятная, в своей наносной простоте она осталась человеком с самой трагичной судьбой изуродованного детства, затертой ужасами страшной беды юности, и бескрайнего одиночества скоротечной взрослости, истекающая кровью закроет двери аварийного лифта, оставив на них красный след отваги, заботы и надежды на то, что один задыхающийся в неопределенности подросток, сможет найти себя.
Terence
|
