…Хорошо хоть, Кафку нельзя заспойлерить. Сколько ни пересказывай, ты не создашь у того, кто не читал, настоящего приступа кафкианской Weltschmerz. Не стоит и стараться. Лучше прочитать вслух: «Я был в крайнем затруднении, надо было срочно выезжать, в деревне за десять миль ждал меня тяжелобольной, на всем пространстве между ним и мною мела непроглядная вьюга, у меня имелась повозка, легкая, на высоких колесах, как раз то, что нужно для наших сельских дорог, запахнувшись в шубу, с саквояжиком в руке, я стоял среди двора, готовый ехать, но лошади, лошади у меня не было! Моя собственная лошадка, не выдержав тягот и лишений этой суровой зимы, околела прошлой ночью, служанка бросилась в деревню поискать, не даст ли мне кто коня, безнадежная попытка, как я и предвидел,- и все гуще заносимый снегом и все больше цепенея в неподвижности, я бесцельно стоял и ждал. Но вот и служанка, одна, она еще в воротах помахала мне фонарем, ну еще бы, сейчас, да в такую дорогу разве кто одолжит мне лошадь! Я еще раз прошелся по двору, но так ничего и не придумал, озабоченный, я по рассеянности толкнул ногой шаткую дверцу, ведущую в заброшенный свиной хлев. Она открылась и захлопала на петлях. Из хлева понесло теплом и словно бы лошадиным духом. Тусклый фонарь качался на веревке, подвешенной к потолку. В низеньком чуланчике, согнувшись в три погибели, сидел какой-то дюжий малый, он повернулся и уставил на меня свои голубые глаза. - Прикажете запрягать?- спросил он, выползая на четвереньках.» «Сельский врач», 1917

Конюх вылез из свинарника, за ним выбрались два могучих, лоснящихся коня – а откуда им взяться в свином хлеву?! Но нет времени размышлять, надо срочно ехать к больному, оставляя дом и перепуганную Розу во власти странного конюха. «Сельский врач» похож на записанный сон: всем иногда снятся сны о внезапных находках и столь же внезапных (и, увы, невосполнимых) утратах, о том, как упряжка то несется с немыслимой скоростью, то тащится так, будто прилипает к дороге, о том, что все пути ведут к скорому и страшному финалу – и вот горе, проигрыш и осознание своих упущений обрушиваются на твою беззащитную, навсегда опозоренную голову. Конец сна. Конец рассказа. Полный и безоговорочный конец. Ни морали. Ни выводов. Ни прагматических разъяснений («ты избежал бы этого, если...»). Все бессмысленно, логично и неизбежно. Обычно истории «по мотивам снов» при записи и пересказе рационализируются - обрастают пост-пробужденческим смыслом - но в «Сельском враче» этого нет вовсе. Кафка не записывал сны. Он их сочинял (причем так хорошо, что Морфей взял его к себе молодым; никто в истории литературы не составил кошмара лучше «Превращения» или «Исправительной колонии»). Франца Кафку считали своим предтечей экзистенциалисты и абсурдисты, и продолжателем – символисты и les Poètes maudits. Ничего удивительного. Чем достоверней пишешь, тем больше –истов соберутся прояснять непонятое, а Кафка замечательно достоверно описал отношения человека и мироздания. Что они Абсолюту – твои добрые намерения, твое желание спасать больных, твоя почтенная старость или твоя сдохшая кляча, доктор? «Обманут! Обманут! Послушался ложной тревоги моего ночного колокольчика – и дела уже не поправишь!»

В советские времена диссидентствующие строители коммунизма распевали частушку «Мы рождены, /Чтоб Кафку сделать былью». Хвастуны. Никто не сделал Кафку былью, ни те, кто строил коммунизм, ни те, кто строил капитализм, ни прочие. Ближе всех подошли, надо думать, фашисты, когда педантично вешали в газовых камерах инструкцию по эксплуатации (не для обслуживающего персонала, для клиентов: как задержать дыхание, как вдохнуть сразу глубоко, не создавая паники и не нарушая смерть-субординации). Писались эти инструкции доходчиво и обстоятельно. Пользователям тотчас становилось ясно, что к чему… вернее, что всё ни к чему. И персонажам «Сельского врача» это тоже быстро становится ясно. И читателям. И зрителям. Конец близок – и хуже того, он прост и бесславен. Мы еще только готовились, а он уже настал.

Нет, в самом деле, Кафки не перескажешь. Но можно попытаться заснять. Кодзи Ямамуре удалось. Его «Сельский врач» оказался идеальной иллюстрацией: засыпанный снегом двор, Роза с фонарем, конюх в кепке, пожилой доктор с куцей бороденкой. Будничная жуть одного из лучших «черных» рассказов Кафки. Сновиденческие перетекания планов, мертвые лица под снежными заносами, бурление и выпучивание интеллигентского докторского черепа. Сочетание примитивной чернильной графики с живописным объемным изображением. Искаженные перспективы и причудливая пластика. Движения неживого зимнего воздуха. Два голоса доктора, дребезжащим унисоном озвучивающие его нервные, все время опаздывающие мысли: «Голый, выставленный на мороз нашего злосчастного века, с земной коляской и неземными лошадьми, мыкаюсь я, старый человек, по свету.» С чем сравнить экранизированного Ямамурой Кафку? С рисунком недошитой норштейновской «шинели», с развинченной графикой союзмульфильмовского «Солдата и чёрта»? Пустое. От сравнений он не выиграет, не проиграет, не станет понятней или счастливей. Размышляя о Кафке, Камю писал, что, разбирая символы, не имеет смысла концентрироваться на деталях (особенно у Кафки, где символизм прячется в естественности происходящего), имеет значение только восприятие целого. Целое невелико. Три страницы и 21 минута. Идите и воспримите.